Солнечный мастер
Большая светлая мастерская с трехметровыми потолками заставлена картинами. На мольберте – недописанная работа, а вокруг десятки кисточек в стеклянных банках, палитра и тюбики с масляной краской. Книжная полка заполнена романами Михаила Булгакова, Эрнеста Хемингуэя, Айрис Мердок, трудами отечественных и зарубежных философов. Картины в мастерской указывают на то, что главными вдохновителями для художника Глеба Вяткина являются женщины, коты и он сам.
Т.К.: Почему так много ваших автопортретов?
Г.В.: У меня появилась традиция – каждый год на день рождения дарю себе портрет. За это время накопилось около полусотни. Но до Рембрандта мне еще далеко – он написал 91 автопортрет. Художник пишет себя не для того, чтобы им восхищались окружающие, так он больше познает свой внутренний мир.
Т.К.: А почему выбрали профессию художника?
Г.В.: Мой отец, Михаил Александрович, был живописцем и скульптором. Окончил Пермское художественное училище. Ребенком я любил смотреть, как он пишет картины. Постоянно спрашивал, что будет изображено на холсте, каким цветом, где будет располагаться. А еще раньше пробовал краски на вкус – брал тюбики и кусал их, а мама, Татьяна Григорьевна, ругалась, отмывая мне от масляной краски рот.
Т.К.: На натюрмортах часто можно увидеть скрипки...
Г.В.: Это не случайно. Я был профессиональным музыкантом. Музыка не противоречила желанию стать художником, поэтому я поступил в музыкальную школу. За четыре года окончил семилетку, и меня без экзаменов взяли в Пермское музучилище. На каникулах отец брал меня с собой на работу в область. Однажды заказали герб страны, высотой пять метров, украшенный венками из лавровых и дубовых листьев. Отец поручил делать венки мне. Я вылепил одну сторону, начал лепить другую и понял, что они не подходят к общему размеру скульптуры и нужно увеличивать рельеф. Так переделывал три раза.
Т.К.: Так живопись вытеснила музыку?
Г.В.: Нет! Музыка сопровождает меня на протяжении жизни. После училища отправили служить в г. Камышлов Свердловской области. В армии организовал ансамбль, был дирижером хора. В 1957 году в Свердловске проходил ежегодный музыкальный фестиваль. От нашего военного училища были представлены хор под моим управлением и номер «Вторая соната для скрипки и фортепиано» Э. Грига, в котором я исполнил партию скрипки. Хор занял второе место, уступив только хору Свердловского суворовского военного училища.
Во время службы меня определили в клуб при воинской части художником, где я написал 15 больших полотен. Это были копии советских и российских авторов. После армии вернулся в Пермь и работал концертмейстером и солистом оркестра смешанного состава (симфоджаз), который курировал польский композитор Генрих Терпиловски. Проработав в оркестре два года, решил, что пришло время становиться художником. И когда оркестр расформировали, все решилось само собой.
Т.К.: Сделали выбор в пользу живописи?
Г.В.: Да. Я хотел заниматься мозаикой и решил поступать на факультет монументального искусства Ленинградского высшего художественно-промышленного училища им. В.И. Мухиной (сейчас Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия им. А.Л. Штиглица). Конкурс был большой – 100 человек на 10 мест. Начал готовиться к поступлению. Поехал в Ленинград на неделю раньше, необходимо было разобраться в требованиях к абитуриентам. Целыми днями ходил по коридору училища и рассматривал работы студентов, пытался уловить и понять особенности техники и использования цвета.
Т.К.: Хождение по коридорам помогло при поступлении?
Г.В.: Не знаю, что сыграло решающую роль. Пригодилась и армейская практика, и то, что смог уловить, разглядывая студенческие картины, и скорость, с которой я работал. Для конкурсной работы нужно было писать натуру. В течение недели каждый день шли занятия: три часа – живопись и три часа – рисунок. Перед последним занятием к нам зашел декан и сказал, что натурщица не сможет прийти – выходит замуж. На тот момент у многих картины еще не были закончены, а я привык работать быстро, и мне оставалось доделать штрихи. Было решено принимать нашу группу по двум работам. Дали дополнительное задание – написать этюд. Еще одного холста у меня не было. Долго бродил по училищу в поисках. Нашел огромный старый холст, почистил его, прошел белильцами и принес на экзамен. Ребята удивились, не поверили, что смогу за отведенное время осилить такой размер. А я решил, что если не хватит времени, нарисую раму, а в ней напишу небольшой этюд. Но когда в аудитории появилась натурщица – большая пышная блондинка Лия, я даже обрадовался. Работал быстро – выложился за три часа и успел к окончанию занятия. Потом конкурсные работы выставили в Молодежном зале училища. Мой этюд стоял в экспозиции слева, почти на самом краю, среди хороших работ. Я рискнул переставить его на правый край, где были работы менее интересные. Через некоторое время заметил, что его перенесли обратно. Убедился, что работы размещали в зале в зависимости от качества живописи.
Т.К.: Учились так же легко, как и поступили?
Г.В.: Первый год вообще не выходил из института – приходил в общежитие, только чтобы переночевать. Постоянно изучал, что и как делают другие студенты. Только через год стал осваивать Эрмитаж и Русский музей. Там впервые увидел Матисса, Пикассо, Ван Гога, Гогена. Пикассо воспринял сразу. Самым трудным для постижения оказался Гоген с его экзотической палитрой: красная земля, красные собаки, желтые фрукты, бронзовые люди. Через год, когда начал понимать Гогена, потерял интерес к его стилю.
Т.К.: После окончания училища вы вновь вернулись в Пермь...
Г.В.: Да. В 1966 году приехал в Пермь и два года работал монументалистом – делал мозаики и фрески. В 1968 году Союз художников пригласил меня в Волгоград, и мы с женой переехали. В то время в художественном искусстве доминировал соцреализм, и все, что отклонялось от этого стиля, считалось преступным. За мою манеру писать меня причислили к формалистам. Формалистов не принимали в Союз художников, не предоставляли мастерские, не давали заказов. Для вступления в Союз художников я организовал персональную выставку. Выставка оказалась успешной – обо мне заговорили. Членам Союза ничего не оставалось, как отправить документы на утверждение в Москву. И в 1971 году меня приняли в Союз художников.
Т.К.: Что стало переломным моментом?
Г.В.: В 1990 году, вернувшись из Перми, нашел в двери телеграмму – приглашение участвовать в фестивале «Стены Чибианы». Это крупный международный фестиваль, который проходит в Италии ежегодно на протяжении 20 лет. В процессе фестиваля приглашенные художники расписывают стены зданий в небольшом итальянском городе. Со словарем перевели текст письма. В конце было написано: «Приглашаем Вас принять участие в фестивале, если это не помешает Вашим творческим планам». В Союзе мне давали работу один раз в десять лет, поэтому я ответил: «Синьор Чибиана ди Кадоре, моим творческим планам это не мешает, я приеду в Италию, как только получу официальное приглашение». Оказалось, Чибиана ди Кадоре – это название города, в котором проходил фестиваль. Итальянцы отнеслись к моей ошибке с юмором, и вскоре я получил официальное приглашение.
Т.К.: Во время поездки еще были ошибки, к которым можно отнестись с юмором?
Г.В.: Не столько ошибки, сколько курьезы. В Италию прилетел в начале недели, и только в среду удалось найти и подготовить подходящую стену. Утром в пятницу практически закончил фреску размером
18 кв. м. Назвал ее «Speranza» (в переводе с итальянского – «Надежда»). А после обеда меня пригласили на пресс-конференцию. Корреспонденты беседовали с нами о фестивале. И как раз в тот момент, когда мне нужно было отвечать на вопрос, в колокольне, которая находилась напротив, начал звонить колокол. Я обрадовался этой случайности – у меня появилось немного времени, чтобы обдумать, как будет звучать ответ на итальянском. Через час корреспонденты снова подошли ко мне. И только я собрался отвечать, как опять начал звонить колокол. Все засмеялись и стали аплодировать.
Т.К.: Поездка в Италию повлияла на ваше творчество?
Г.В.: Конечно. В 1990 году за фреску «Надежда» итальянцы наградили меня большой золотой медалью Тициана. На следующий год меня пригласили в Чибиана ди Кадоре преподавать на курсах. К тому времени знаний итальянского языка было достаточно, чтобы вести занятия по сграффито (техника цветных цементов для создания настенных изображений). В этот год меня наградили за преподавание серебряной медалью Тициана. В Италии мои выставки проходили ежегодно в городах Виченсо, Фельтре, Одерцо, Портобуфоле и т.д. Итальянцы оценили работу, проделанную мной за эти годы, и в 1998 году наградили орденом за вклад в возрождение культуры Италии.
Т.К.: Ваши работы были представлены на выставках в Германии...
Г.В.: В 1995 году искусствовед Любовь Яхонтова организовала выставку волгоградских художников в Мелиндорфе. Почти все мои работы купили на выставке, одну я подарил муниципальному музею и одна вернулась в Россию. В 1996 году меня пригласили в Берлин в академию «Ди этаж» вести курс рисунка. Там тоже без курьеза не обошлось. Рисовали обнаженную натуру на больших листах. Я проходил по рядам и давал советы. Подошел к одной студентке и удивился – она на огромном листе бумаги рисовала 10-сантиметровую фигурку. Переводчика рядом не было, и чтобы дать ей понять, что она использует неверный размер, напел ей арию Лепорелло из оперы «Дон Жуан», там есть такие слова: «Миниатюрным, миниатюрным, миниатюрным он цену знает, он цену знает». Она обиделась и больше не показывала мне наброски. Группа была сложная – каждый хотел показать себя. Я никак не мог понять, в чем дело, потом собрал их и говорю: «У вас есть в академии писатели. Они учат синтаксис и орфографию – одни и те же правила. Но пишут каждый по-своему. Поэтому во время учебы не нужно бояться потерять индивидуальность. Только на основе грамотного рисунка, настоящего понимания пропорций, конструкции, пространства может быть создана подлинная красота». Они меня поняли, и после этого работать стало легче.
Т.К.: А позже была выставка в Америке…
Г.В.: В 1996 году в Кливленде. Но Америка меня не интересовала никогда. Когда мы с Петром Зверховским и искусствоведом Инной Непокупной побывали там, еще раз убедились в скудости изобразительной культуры США. Это, скорее, кич – псевдо-искусство, безвкусная массовая продукция, в которой основное внимание уделяется экстравагантности. На самом деле это полное отсутствие культуры. Мы с Петром смеялись, говоря, что когда Америка осваивалась и заселялась европейцами, в дилижансе не хватило места художнику. Американцы называют это современным искусством. Современное искусство – это прежде всего эксперимент. Но нельзя забывать о традициях. Марк Шагал сказал: «Учиться надо реалистическому искусству, а потом уже делать что угодно». И я согласен. Реалистическое искусство дает возможность проникнуть в суть вещей, событий, явлений. И когда придет это понимание, будет легко экспериментировать и эксперимент будет осознанным. Это будет не эксперимент ради эксперимента, а способ поиска стиля, адекватного характеру художника.
Т.К.: Судя по картинам, вы проводите эксперименты в основном на кошках и женщинах?
Г.В.: Чаще всего на моих холстах появляются обнаженные модели, и они, как правило, изображены с книгой или животным. Когда пишу животное, всегда использую образы реальных домашних любимцев: кошек Варвару и Мефодия, собаку Дору. Общение с животными позволяет художнику расширить представление о мире. Что касается женщин, то если бы их не было, я бы вообще не стал художником. Потому что искусство развивается на Чувстве, и в первую очередь на Чувстве Любви, ведь без нее не может существовать не только магия художественного преображения, но и простая передача содержания.
Татьяна Косолапова
Опубликовано: 2010-07-08
|
